Эх, Серега… Серега Есенин!

Уважаемые читатели, в рамках проекта «Открой книгу – открой мир!» мы публикуем очерк чайковского поэта Александра Ляйса о жизни и творчестве великого русского поэта Сергея Есенина.

 

Открываю томик стихов Сергея Есенина (моего любимого поэта) и читаю его автобиографию: «…Родился в 1895 году, 21 сентября,.. в селе Константинове…»

21 сентября… Эх, Серега… Не поэтому ли, думаю, осень так прочно вошла в твою душу и кровь? И ведь даже фамилия твоя хорошо рифмуется с осенью: Есенин – осенний, у Есенина – осенняя.

Читаю дальше: «…Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах… а дедушка иногда сам подзадоривал (меня) на кулачную…»

Вот она, думаю, крепкая русская закваска! Еще от деда пошла.

Когда (уже потом, в Москве) случалось поэту драться, он не хныкал и не жаловался, а бил в морду. И, говорят, крепко бил.

Просматриваю всю биографию: детство, семейство, деревня и стихи, стихи, стихи… Ни слова о политических убеждениях, властях и т.п.

Есть одна фраза: «…В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном…» Но это ни о чем не говорит, и политики его не проясняет. О ней – ни слова. Почему? Поумнел? Осторожничает? Разочаровался в революции?

Когда-то поэт Владислав Ходасевич писал: «В известном смысле историю русской литературы можно назвать историей изничтожения русских писателей. Побои, солдатчина, тюрьма, ссылка, изгнание, каторга, пуля беззаботного дуэлянта, не знающего, на что он поднимает руку, эшафот и петля – вот краткий перечень лавров, венчающих «чело» русского писателя… Но это только «бичи и железы», воздействия палаческие. А сколько было тайных, более мягких и даже вежливых? Разве над всеми поголовно не измывались цензоры всех эпох и мастей? Разве любимых творений не коверкали, дорогих книг не сжигали? Разве жандармы и чекисты не таскали к допросу и не сажали в каталажку, чуть ли не по очереди, без разбору, за то именно, что – писатель».

Многое из перечисленного поэт испытал на собственной шкуре. И так вот думаю иногда: «Эх, Серега, может быть, и к лучшему, что не дожил ты до 1937-го года? Во всяком случае, его бы ты не пережил».

Последняя строка его автобиографии гласит: «Что касается остальных автобиографических сведений, – они в моих стихах». Это верно. Он все сказал о себе в своем творчестве, ничего не утаил. Ни плохое, ни хорошее, не черное, ни белое. Поэты, как говорится, всегда на виду. О Есенине писали и говорили многие. Не хотелось бы сказать о нем хуже, чем они. А вот художественных фильмов о нем мало.

Фильм «Пой песню, поэт!» с Никоненко в главной роли меня не удовлетворил. Сериал про Есенина в исполнении Безрукого – также. А вот фильм «Золотая голова на плахе» – совсем другое дело. Вот там Есенин – настоящий. Не буду опускаться до сравнений, просто советую его посмотреть.

Вообще, про Есенина писать трудно. Во всяком случае – мне. В нем противоречий столько, что просто диву даешься, как они все в нем уживались.

 

*   *   *

…Розу белую с черной жабой

Я хотел на земле повенчать.

 

*   *   *

Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились –

Значит ангелы жилив ней.

 

Хотя чего удивляться? У нас у всех свои, как сейчас говорят, закидоны. В каждом из нас сидят и черти, и ангелы. Просто именно у него как-то все это бурно проявилось. И в жизни, и естественно, в стихах. В нем не сплелись воедино друг с другом, а столкнулись (именно – столкнулись!) деревня и город; жажда праздника и осенняя грусть; грусть по Руси уходящей и Москва кабацкая; нежность к женщине и…

 

…Так чего ж мне ее ревновать.

Так чего ж мне болеть такому.

Наша жизнь – простыня и кровать.

Наша жизнь – поцелуй да в омут.

 

Или…

…В этом мире я только прохожий.

Ты махни мне веселой рукой.

У осеннего месяца тоже

Свет ласкающий, тихий такой.

 

Или…

Низкий дом без меня сутулится,

Старый пес мой давно издох.

На московских изогнутых улицах

Умереть, знать, судил мне Бог.

 

Или…

И пускай со звонами плачут глухари,

Есть тоска веселая в алостях зари.

 

Это только Есенин мог так написать «…тоска веселая». Непонятно, как это может быть, но ведь бывает. Я много раз испытывал что-то подобное. Да, есть тоска веселая. Да, есть светлая грусть. И вот мое любимое:

 

Руки милой – пара лебедей –

В золоте волос моих ныряют.

Все на этом свете из людей

Песнь любви поют и повторяют.

 

Пел и я когда-то далеко

И теперь пою про то же снова.

Потому и дышит глубоко

Нежностью пропитанное слова.

<…>

У всего своя походка есть:

Что приятно уху, что – для глаза.

Если перс слагает плохо песнь,

Значит, он вовек не из Шираза.

 

Про меня же и за эти песни

Говорите так среди людей:

Он бы пел нежнее и чудесней,

Да сгубила пара лебедей.

 

Боже мой, сколько нежности. Сколько тепла, красоты и трепета. Сколько любви. Ах Серега, Серега…

Система ли сломала его, как сломала многих? Сам ли нарвался? Ведь, если честно, чекисты могли бы его и не трогать. Окончил бы жизнь в какой-нибудь пьяной драке, повесился бы или по пьяни замерз где-нибудь под забором… Запросто.

Я бы тогда первый сказал о нем: «Дурак!» Ведь у него, если разобраться, все шло к этому. Яркое тому доказательство – его «Черный человек».

 

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Черный человек,

Черный человек,

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спасть не дает мне всю ночь.

<…>

Черный человек

Глядит на меня в упор.

И глаза покрываются

Голубою блевотой, –

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

<…>

«Черный человек!

Ты прескверный гость.

Эта слава давно

Про тебя разносится».

Я взбешен, разъярен,

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу…

……………………………

…Месяц умер,

Синеет в окошке рассвет.

Ах ты, ночь!

Что ты, ночь, наковеркала?

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один…

И разбитое зеркало…

 

Это я комментировать не буду. Здесь, по-моему, все ясно. Но скажу одно: если поэт начинает писать подобное – значит, смерть недалеко.

Но не хотелось бы заканчивать на черной полосе. Мрачных красок и так хватает. Последнее слово, я считаю, должно быть светлым.

Вот мой ответ Есенину:

 

 

Как порой ни болен я бываю

Суетой и занятостью дел,

Но к твоим рукам, моя родная,

Сердцем до сих пор не охладел.

 

Мне любое горе легче мыкать

И носить тоску и тяжесть мук…

Лев начнет у ног твоих мурлыкать,

Лишь бы ты не отнимала рук.

 

И давно я, многое познавший,

Понял в мире лучше всех людей:

Прав поэт, однажды написавший

«Руки милой – пара лебедей».

 

Есенин навсегда останется для меня нежным и буйным, простым и непонятным, непокорным и непослушным, которого власть имущие – ну никак! – не могли «причесать». Останется любимым. А знаете, я хотел бы с ним напиться. Да! Напиться и побуянить. Почему загадочная русская душа всегда так хочет праздника… Не знаю.

 

…Все уходит от нас понемногу.

Тех, кто дорог, уж помним едва.

В сердце грусть… Эх Серега, Серега.

Бесшабашная ты голова!