Федор

Он лежал и размышлял, что же делать дальше. Ходики уже натикали два часа, а сон все еще не шел. Вдруг в окно постучали – сначала тихо, а потом громче и громче. Федор вскочил с кровати, кровь хлынула в лицо, он покраснел, не зная, что делать. Мысли рождались одна за другой, но что предпринять, он сообразить не мог.
«Все-таки надо открыть, – подумал он и пошел к двери. – Если что – удар по башке, и скроюсь в темноте. Но как же семья, дети… Ведь они перебьют всех, тем более если снова пьяные. Нет, будь что будет».
Он открыл дверь избы. Шум дождя не давал покоя, заглушая мысли.
– Кого там еще бог послал? Сейчас, погодите, открою.
Он открыл засов. На пороге стоял молодой парнишка, сотрудник НКВД, и сосед через двор.
– Дядя Федор, сегодня на утре за тобой придут. Так что беги, куда глаза глядят.
– Спасибо тебе, Игоша, что предупредил. Но за что? И так все забрали: лошадь, корову, веянку, последнюю муку из сельницы, и ту выгребли.
– Не знаю, – ответил Игоня. – Но это дело плохо кончится, так что думай сам. Ну, я побежал.
Федор вошел в дом, подошел к кровати, где уже с открытыми глазами лежала его жена Анна, и нежно положил свою мозолистую ладонь на ее теплое плечо.
– Бежать мне надо, Анюта, – тихо, и как бы извиняясь, произнес он.
Анна молча приподнялась, сдвинув его руку ближе к своему заклокотавшему сердцу, и, задержав там на мгновение, ринулась к столу. Дрожащими руками она зажгла керосиновую лампу. В этом неярком свете проступило ее белое, как мел, лицо.
– Феденька, на кого ты нас оставляешь? Ведь мы все пропадем без тебя. Куда я с одиннадцатью ребятишками? И все мал мала меньше.
Как будто услышав эти вздохи, на полатях заворочались дети.
– Ничего, Анюта. Татьяна с Нюрой помогут. Проживете как-нибудь.
– Да у них свои теперь семьи, своих детей поднимать им надо.
– Ничего, Анюта, – повторил Федор, – не так живи, как хочется, да так, как Бог велит. Собери-ка мне что есть на дорогу, да и пойду я. – Он обнял свою любимую Анюту, и слезы покатились по его бледным щекам сначала в усы, потом и в бороду.
А собирать-то было и нечего: дома только каравай ржаного хлеба да сырая картошка. Анна отрезала половину каравая, завернула в белую тряпицу и положила в котомку поверх двух калежек и картошки.
Федор надел лямку котомки на плечо, еще раз обнял Анну и пошел к выходу. У двери остановился, посмотрел на полати, где спали дети, и, как будто прощаясь со всеми, оглядел свою избу. Анна с помутневшими от слез глазами сидела на табурете у стола, ноги ее онемели.
– Ну, с Богом! – чуть слышно прошептала она. Он вышел в сени, тихо скрипнув дверью.
– Ружье надо взять, – подумал Федор и полез на чердак. На ощупь он нашел ружье с патронами, разобранное и уже упакованное в промасленную тряпку, сунул в мешок и поспешил к выходу. – В амбаре надо взять топорик и лопату, – вспомнил он, шагая по двору.
Когда все было готово, Федор решил уходить через огород. Тихо скрипнула калитка, и он очутился в другом мире. В мире, где нет тепла, ласки любимых детей, дома и родных полей между Сайгаткой и Моховой. Этот другой мир встретил его холодным дождем со снегом вперемежку и чавкающей болотной грязью под ногами. Федор шел, не разбирая дороги, против дождя и ветра в сторону деревни Шапочкино, на север. Пройдя километра четыре, он свернул на восток.
Мысли роились в его голове, то возвращаясь к своему дому и семье, то к его будущей незнакомой и так пугающей жизни.
Федор шел не по дороге, а рядом по лесу, как загнанный волк, озираясь на каждый шорох. Шел долго, наверное, часа четыре. По крайней мере, так ему казалось. Начало светать. Вдруг он услышал чавканье копыт совсем близко. Так близко, что от неожиданности упал прямо на сырую листву в десяти метрах от дороги. На телеге сидели двое в плащах и громко разговаривали, матерясь и харкаясь. По разговору Федор понял, что им не сдобровать, если они не приведут в райцентр его — Федора! Им надо во что бы то ни стало изловить эту кулацкую морду или пристрелить на месте. Вдруг лошадь остановилась и захрапела.
«Все, пропал!» – подумал Федор, совершенно не шевелясь.
– Наверное, волки, – сказал один из ездоков, слезая с телеги. Он подошел к морде лошади и потрепал ее по шее. – Ну, что ты, дура, кого испугалась?
По голосу Федор успел узнать этого человека. Это был тот, из района, который приезжал забирать у мужиков зерно.
«Хлопнуть бы их обоих, и дело с концом, – опять подумал Федор. – Но грех-то какой: жизнь у людей отнимать».
Между тем знакомый по голосу ездок подтянул подпругу, поправил седелко и сел в телегу.
– Айда, родимая, недалеко уж, еще километров пятнадцать осталось.
Федор удивился, неужели он прошел всего пятнадцать километров? Когда голоса проезжих не стали слышны, Федор приподнялся, огляделся вокруг и резко направился в сторону от дороги.
А дождь все шел и шел: нудный и промозглый. Рассвело. Федор решил выйти на берег Камы, чтобы пересидеть день и наконец-то отдохнуть. Он свернул влево и ускоренным шагом направился в сторону реки. Часа через два он увидел просвет. На душе стало легче, и он зашагал бодрее.
«Слава тебе, Господи, дождь прекратился», – подумал Федор. Он наломал пихтовых веток и постелил их под себя, чтобы было теплее, и сверху тоже укрылся ими. От усталости Федор быстро задремал, словно просто провалился в какое-то забытье. Перед глазами мелькали обрывки видений его последних дней жизни, насыщенных таким негативом, что он иногда вздрагивал, и укрывавшие его ветки то и дело сползали на сырую траву и уже не спасали от холода.
Он видел как наяву: то свою дочь Окулину, лежащую в гробике, то просящих милостыню Сергея с Клавдией, а то свою жену Анну со слезами на глазах, тянущую к нему свои теплые руки. Когда он очнулся от забытья, снова вовсю хлестал дождь. Но тело тупо воспринимало эту холодную влагу. Федор понял, что он простыл. Если продолжать лежать, то он может вовсе не встать. Он с трудом поднялся, развязал котомку и достал краюху мокрого хлеба. Отломив немного, он сунул его в рот, но аппетита не было.
«Надо идти», – подумал он и, шатаясь, побрел вдоль Камы против течения.
Федор был еще жив, когда какой-то мужик с такой же бородой нашел его в лесу. Вернее, нашла собака, которая залаяла, увидев человека, лежащего пластом на сырой земле. Метров пятьдесят мужик тащил Федора на себе до телеги. Сбросив с телеги дрова, он погрузил почти бездыханное тело Федора и погнал лошадь домой. Федор не помнил, сколько он пролежал в доме у этих добрых людей: то ли месяц, то ли три недели. Но когда он очнулся, была середина октября. У хозяев топился камин. По телу шло такое тепло, что Федор невольно произнес:
– Неужели это был сон? Спаси вас, Господи, люди добрые! Если бы не вы, не видать мне больше свету белого.
– Да ладно-ладно. На то мы и люди, а не звери какие. Помогать надо друг другу. Я тебе помог. Бог велит, так и ты мне поможешь. Как говорится, гора с горой не сходятся, а человек с человеком… – тут он протянул ему руку. – Олексием меня зовут. Артемьевич по тятеньке буду.
– А я Федор.
– Ну, иди с Богом, Федор. Спрашивать не буду, куда ты идешь, не мое это дело. Времена щас такие, что лучше не знать: крепче спать будешь. – Он улыбнулся в усы и протянул котомку.
Котомка была его, Федора, только полная разного снадобья.
– А мешок в сенках возьмешь, на крюку висит. – Они обнялись у порога, и Федор вышел из дома.
«Живет же человек со своей семьей в лесу, и никому до него никакого дела нет. Надо найти укромное местечко от людей подальше. Вырою землянку, зиму протяну, а там видно будет: может, успокоится все», – так думал Федор, направляясь снова к берегу Камы.
Смеркалось, когда отыскалось хорошее местечко. В овраге блестела вода, это бежал небольшой ручей. Пройдя метров триста вдоль оврага, Федор обнаружил нору.
«Не иначе барсуки вырыли, – подумал он, – вот тебе и жилье. – Он пощупал землю. – Очень хорошо, что суглинок: хоть копать тяжело, зато не обвалится. Сколько успею до темна, вырою».
Федор принялся расширять нору. Дело спорилось. Стало совсем темно, когда убежище было готово. Федор выстелил из веток свое ложе и уснул крепким и здоровым сном.